Наталья Татур
Родилась в Минске в семье известного белорусского переводчика и литератора Мiколы Татура. Закончила Театрально-художественный институт. Публикует стихи с 17 лет. Автор двух поэтических сборников «Я представляю это так» (Минск,1977 г., издательство «Мастацкая лiтаратура», тираж 6 000 экземпляров) и «Центр города» (издано в УП «Технопринт», Минск, 2002 г., тираж 200 экземпляров, в соавторстве с поэтом Львом Щегловым), автор книги фольклорных очерков ‘»Песни души народной» (Куйбышев,1969 г.). Печатала подборки стихов в журнале «Неман», «Новая Немига литературная», газетах «Знамя Юности», «Вечерний Минск» и др. Работала журналисткой в минских газетах, снималась в кино, была редактором передач по искусству на белорусском ТВ, преподавателем сценарного мастерства в Минском институте культуры. Выступала со стихами и концертами от Бюро пропаганды Художественной литературы. Вместе с поэтом Алексеем Ждановым входила в объединение поэтов и художников-авангардистов «Форма», созданное в Минске художником Валерием Мартынчиком в середине 80-х. Организатор первой в Минске демонстрации в защиту 100-летия Марка Шагала (июнь 1987 г.). Организатор первой выставки художников-авангардистов и поэтов минского андеграунда «Выставка на Коллекторной» (1987 г., Минскбелгоспроект). Стихи Натальи Татур находятся в престижном списке русских авторов, изучаемых на факультете русской славистики в Университете города Принстон, США. Член СП Беларуси, член СП России. В данное время проживает в городе Нью-Йорк.
ДЕНЬ ПОЭЗИИ
В декабре 1979 года в мою минскую квартиру по улице Сурганова позвонил поэт Гриша Трестман и своим замедленно-тягучим голосом сообщил:
— Наташа! В этом году мы решили провести у тебя День поэзии! Встреча состоится у тебя дома, 22 декабря. Надеюсь, ты не против?
— Гриша, а кто это «мы»?
— Ну, это я, моя подруга Доротея, композитор Женя Эльпер, его жена поэтесса Маргарита, ну, и придет еще один человек — ты только не пугайся! — поэт Леша Жданов!
— Гриша, а почему я должна пугаться?
Гриша на какое-то время замялся.
— Понимаешь… Ну, понимаешь… Короче, он гений, но подлец!
Начало было многообещающим!
Я согласилась.
В назначенный день под вечер начали стягиваться приглашенные лица. Первым пришел Гриша с Доротеей. «А где Гришина жена Мила?» — пронеслось в моей голове, но тут же и унеслось. Доротея была благовоспитанной девушкой и молча улыбалась. Она обладала качеством быть уместной всегда, везде и со всеми.
Следом заявились композитор Эльпер с супругой. Они были яркими представителями минской богемы. Женя в детстве переболел хореей, и его узкое лицо было чрезвычайно подвижным, а его конечности подпрыгивали, как на шарнирах. Он имел репутацию талантливого сочинителя музыки, играл на фортепиано.
Заглянув в зал и увидев пианино, Женя Эльпер сорвал с инструмента черную полированную крышку и, обнажив войлочные молоточки, быстро превратил его в клавесин. Заиграла клавесинная музыка.
На описании жены композитора Маргариты следует остановиться отдельно. Она была яркой, выразительной молодой женщиной на последней границе перед вульгарностью. Ее можно было бы назвать красивой, но жеманное поведение — закатывание слишком подкрашенных больших темных глаз с поволокой, хлопанье густыми ресницами, встряхивание копной вьющихся густых волос, постоянное придыхание и высоко вздымающаяся пышная грудь — всё вместе видимо обладало безотказным воздействием на особей мужского пола. В этом легко можно было убедиться, посмотрев на Гришу: его лицо вдруг приобрело выражение кота, наевшегося сметаны, — Гриша даже облизывался.
Вдвоем молодые супруги составляли весьма карикатурную пару.
Из зала раздавались звуки клавесина. Маргарита была чем-то взволнована и перебегала из кухни в комнату много раз подряд.
Последний гость запаздывал.
Но вдруг раздался звонок в дверь.
— Наташа, помни о том, что я тебе сказал! — многозначительно протянул со змеиной интонацией в голосе мне вослед Гриша. Надо сказать, что мне и самой уже передалась волна неясного беспокойства.
Я открыла дверь. На пороге стояло чудовище – без шапки, с давно нестриженными вьющимися волосами, красными от холода руками с толстыми пальцами, со сломанными очками на мясистом носу, перевязанными посередине белыми нитками. Я заметила, что на очках не было и дужки, и две белые нитки заходили этому человеку за ухо. Портрет дополняла идиотическая шкиперская бородка, росшая под подбородком и заменявшая незнакомцу шарф. Впрочем, на пришельце был вполне приличный и модный тогда короткий кожушок
— Здесь живет Наталья Татур? — спросил незнакомец скрипучим, глухим, нечеловеческим голосом.
Но ответить я не успела — в прихожую вышел Гриша Трестман и театрально простирая к гостю руки, почти запел:
— Леша! Дорогой! Мы давно тебя ждем! Проходи же, проходи! Пора начинать День поззии! Наташа, позволь тебе представить поэта Лешу Жданова!
Я позволила, и Леша неожиданно элегантно поцеловал мне руку.
Я пригласила всех на кухню — это было время кухонных посиделок — и гости расселись за большим дубовым столом.
На всякий случай я посадила Лешу рядом с собой, напротив сидел Гриша со своей подругой, а во главе стола оказался Женя Эльпер, неожиданным жестом дернувший за руку свою почти задыхающуюся супругу, так что она не села, а плюхнулась на стул рядом с ним.
Маргарита во все глаза пялилась на Лешу Жданова. Леша был красный, как рак, он сопел, кряхтел и ерзал на стуле. Гриша поглядывал то на Эльпера, то на Жданова. Женя уже совсем перестал управлять своим лицом, и оно непроизвольно дергалось, вызывая у всех присутствующих чувство неловкости. Воцарилось тягостное молчание.
У меня в доме как раз не было ни капли алкоголя. Мы с Гришей заранее договорились о том, что наша встреча будет опытом безалкогольной вечеринки.
Все молчали. Гриша прятал в уголках рта дьявольскую улыбочку. Я напряженно следила за Лешей Ждановым, опасаясь с его стороны каких-либо эксцессов и готовая каждую секунду предотвратить что-либо непредвиденное. Леша сопел, сморкался, кашлял и барабанил по столу своими квадратными пальцами. Время от времени он поправлял слетающую с уха белую нитку, заменявшую ему дужку очков.
Маргарита первая решила нарушить неловкое молчание. Она закатила свои прекрасные глаза и с придыханием произнесла:
— Леша, а вот вы… — но договорить она не успела.
— Рита! — гаркнул на нее Женя Эльпер, — Замолчи, я тебе сказал!
Леша почему-то еще больше покраснел.
Эльпер взвился со стула, схватил жену за руку и потащил ее в зал. Громко хлопнула стеклянная дверь. Раздались звуки клавесина.
— М-да!… — многозначительно произнес Гриша Трестман. При этом он почему-то всё время потирал руки.
В это время дверь зала распахнулась, оттуда выбежала Маргарита и заскочила на кухню.
— Леша, — томно проговорила Маргарита, — Я хотела Вас спросить…
Женя Эльпер в несколько прыжков достиг кухни:
— Рита! — снова рявкнул он, — Назад! Я сказал назад! — и коршуном поволок жену в комнату. Дверь захлопнулась. Раздались звуки клавесина.
«Боже!» — подумала я, — «Где же раздобыть бутылку водки?»
К слову сказать, я жила в Доме художников. На первом этаже были мастерские, а над ними — квартиры. В то время я работала на белорусском телевидении и делала программы о художниках. Так что я была знакома с ними всеми, а они — со мной.
Меня осенило: я выбегу во двор и посмотрю, в чьих мастерских горит свет, позвоню-ка туда и попрошу бутылку водки! Мне никто не откажет! Я накинула шубку и выбежала во двор. Свет горел в мастерской скульптора Анатолия Аникейчика. Я поскреблась в его дверь.
Аникейчик открыл мне.
— Что случилось? — удивился он.
— Толя, дайте мне, пожалуйста, бутылку водки! Я потом вам верну.
Аникейчик был человеком щедрым:
— Да ради Бога! Ничего не надо возвращать! Пей на здоровье!
Я вернулась с раздобытой водкой. Гости повеселели.
Потом я открыла холодильник, достала мясо дикого кабана и нарезала огромные отбивные. Они весело скворчали на сковородке и получились очень вкусными. Водку разлили по рюмкам.
— Ну, за День поэзии! — сказал Гриша, и мы все чокнулись. Дружно выпили. С аппетитом закусили отбивными. Гости были довольны. Напряжение спало…
День поэзии закончился. Не было прочитано ни одного стихотворения.
Женя Эльпер, Маргарита, Доротея и Леша Жданов оделись в прихожей, попрощались и стали выходить за дверь. Но Гриша вдруг произнес:
— А я, Наташа, еще посижу! Попью чайку! Доротея сама доберется, правда?
И захлопнул за нею дверь.
Настроение у меня было мрачное. Потерянный вечер!.. И это называется День поэзии?
А тем временем Гриша уже поставил чайник и вдруг вытащил неизвестно откуда торт! Оказывается, он спрятал его на балконе.
Мы стали пить чай.
И вдруг услышали истошный вопль Леши:
— Гриша! Гриша! Спаси! Спаси! Помоги!!!
Гриша побледнел.
— Эльпер зарезал Жданова, — с ужасом произнесла я.
Гриша пулей вылетел за дверь.
У меня бешено колотилось сердце.
Гриши не было довольно долго. Он вернулся, совершенно запыхавшись:
— Я обежал весь дом несколько раз, заглянул в подвалы. ТАМ НИКОГО НЕТ!.. Может, их уже увезли?
Мы нервно хлебнули остывшего чаю.
И тут опять раздался крик Леши как из подземелья!
— Гриша-а-а-а! Спа-аси-ии!!! Спа-си-и-и- ! Гри-и-ша-а-а!!!
Белый как полотно, Гриша выскочил за дверь.
Я умирала от ужаса!
Входная дверь, наконец, открылась. Неторопливой походкой вошел Трестман, спокойно уселся за стол. Сьел кусочек торта.
— Они застряли в лифте, — невозмутимо сообщил он.
Мы посмотрели друг на друга и захохотали.
— Ну так что, их надо спасти? — не слишком уверенно спросила я.
— Да, — ответил Гриша, — скорее всего, мы их спасем!.. Но спешить не будем. Они нам весь День поэзии отравили! Попьем чайку… Пусть теперь в лифте посидят нос к носу.
И мы опять засмеялись!
Вот так, тонко улыбаясь и посмеиваясь, мы попили чаю, поели тортика и Гриша ушел искать лифтера.
Когда он вернулся, мы оба вышли на балкон моего четвертого этажа. Под балконом простирался огромный сугроб.
Нам посчастливилось наблюдать, как наши пленники, освобожденные из длительного заключения в лифте, высыпали гурьбой из подъезда и по девственно-чистому снегу прыснули в четыре разные стороны, оставляя длинные цепочки своих следов…
Назавтра мне позвонил Леша Жданов.
— Наташа, я прошу меня извинить, — проскрипел он, — но вчера я забыл у вас свои перчатки… А на улице, знаете ли, мороз… Холодно…
Забирая перчатки, он забыл ключи от своего дома.
Заходя за ключами, он забыл важную записную книжку.
А потом он забыл самого себя на 14 лет.
2013 г., Нью-Йорк
ТРОЛЛЕЙБУС!
Полинезийцы говорят: прошлое это кристаллы. Настоящее – это река. Будущее – это газ. Однажды мне приснился сон. Я попала в местность, которая состояла из одних кристаллов белого горного кварца разных размеров. Они двигались вокруг меня. Это было очень необычно. Хочешь исправить будущее – измени прошлое… Каждый описанный мною эпизод, случай – это кристалл времени. Он будет очищен и переставлен в пространстве на место, которое я ему предназначу… Пока кто-либо другой не придет на это место после меня и не проделает всю эту работу заново.
После моего знакомства с поэтом Алексеем Ждановым он стал под различными предлогами приходить в мой дом по улице Сурганова в Минске довольно часто. То он забывал свои вещи, то вызвался написать для моей знакомой курсовую работу по Достоевскому. Причем сделал это блестяще и в короткие сроки. И главное – безвозмездно.
В то время он жил гражданским браком с поэтессой Лелей Кошкиной. Я не была с ней знакома, но понимала, что Леша перед кем-то долго и мучительно оправдывается по телефону. У меня была своя жизнь, развод с мужем, поклонники, Леше приходилось совершать немало интеллектуальных усилий, чтобы как-то вписаться в перенасыщенный событиями ритм моей жизни.
– Он всё время что-то забывает у меня дома! – жаловалась я жене поэта Григория Трестмана, Миле.
– Все ясно! Ты – его очередная жертва, – просветила меня Мила.
Правда, жизнь показала, что неизвестно, кто был чьей жертвой…
Я проживала со своими двумя детьми и бывшим мужем – он часто отсутствовал – в четырехкомнатной квартире по улице Сурганова. Это был недавно построенный престижный Дом Художников. Надо мной проживала семья Кашкуревичей. Вскоре после ночных ждановских визитов они заявят в милицию на то, что у меня «в доме по ночам гремит какая-то машина и звенят неизвестного происхождения механизмы». Невозможно было объяснить милиционерам, что этой машиной был поэт Алексей Жданов. Сидя за дубовым столом в кухне, он отбивал ритм ногами, звенел ложечкой, мешая сахар, постоянно что-то ронял… Милиционеры пытались произвести у меня в доме обыск, но у них не оказалось ордера. Я объяснила им, что по ночам я печатаю на печатном станке деньги, которых мне не хватает на жизнь. Но потом я этот станок разбираю и детали прячу.
Моя квартира напоминала большую стеклянную колбу, просматриваемую со всех сторон… На окнах не было занавесок, на полу – ковров. После развода, который пока затягивался, я должна была разменять эту шикарную квартиру и разъехаться с мужем в разные стороны жизни.
Я постоянно была окружена друзьями. Позже, увы, гораздо позже, я вычислила, кто из моих постоянных прихожан был агентом КГБ.
Но тогда мне и в голову не приходило, почему пианист А.Л., которому ничего от меня не было нужно, умудрялся бывать у меня дома по нескольку раз на дню, порой заезжая на такси на 15 минут, чтобы сыграть мне на фортепьяно очередной блюз? Ну, кто же сомневался, что А.Л. тайно влюблён в хозяйку, впрочем, как и многие другие посетители!
В те времена в моей квартире проживала молодая московская художница – полиграфист Ирина Губина. Очаровательную голубоглазую блондинку Ирину нашел на улице в плачевном состоянии художник Виктор Евсеев. Ее, москвичку, выгнал на мороз непутевый минский муж. Ирина обладала удивительным свойством быть невидимкой. Она никому не мешала. Ее единственным сильным увлечением, кроме дружбы с Евсеевым, была перекраска тканей в различные экспериментальные тона. Поэтому в один прекрасный день на моих окнах оказались черные, в разводах, занавески! Кто знает, может быть это и привлекло в мой дом нечистую силу?
Вторая дама, которую я должна представить – это балерина Людочка Турпакова. То есть бывшая балерина. То есть балерина уже на пенсии. Она тоже имела манеру приходить очень часто, рассказывать невероятные истории из жизни актеров Оперного театра, а так же готовить корейские блюда из сырой рыбы или кальмаров, обильно поливая их уксусом и посыпая перцем. Людочка была творческой натурой, она умела сооружать какие-то невероятные шапки из различных мехов, которые, когда она водружала их на свою голову, в сочетании с ее чёрными блестящими длинными волосами, казались » живыми»… Например, днище шляпы могло быть из черного каракуля, а по бокам закручивались три хвоста – белого песца, куницы, а сбоку свисал на монгольской манер хвост рыжей лисы… К этим шапкам мы ещё вернёмся.
Итак, в конце января ко мне в гости опять просочился Алексей Жданов, пришла балерина Турпакова, и, словно дух, временами появлялась и исчезала художница Ирина Губина, она уходила на работу, приходила с работы и отправляла моих детей в школу.
Мы же втроем, я, Алексей Жданов и балерина Турпакова сидели на кухне за дубовым столом и разговаривали. Как-то незаметно пролетели первые сутки. Мы пили зелёный чай, его умело заваривал Леша. Мы обсуждали насущные проблемы всей нашей жизни. Я познакомилась со Ждановым только месяц тому назад, на Дне поэзии, который устроил в моем доме Григорий Трестман, и нам предстояло обсудить очень многое. Оказалось, что мы с Лешей ходили в соседние детские сады, и выезжали каждое лето с этими садиками на отдых в Ждановичи. Лешин садик был от Дома офицеров, а наш – мясо-молочного комбината.
– Наташа, мы называли вас «сосисками»! – с удовольствием вспоминал Лёша. При этом он хохотал, барабанил ногами по полу и курил сигареты ПАМИР. Чай был непривычно крепким, и спать совсем не хотелось. Так прошли и вторые сутки нашей беседы.
Ирина Губина промелькнула, как дух, по дороге на работу и увела в школу моих детей. Мы продолжали разговаривать. А балерина Турпакова – слушать.
Эти посиделки напоминали какой-то рассказ Борхеса. Пласты нашей жизни в Минске, детство и отрочество, судьбы наших родителей, репрессии и сталинизм, Ленин в мавзолее, наши с Лешей посещения Драматического и Театрального кружков в Доме Пионеров, Леша посещал кружок Стефании Станюты…
– Наташа! Я тебя вспомнил! – радостно закричал Лёша, – Ты была девочкой с нереальным румянцем на щеках!
Ну да, это была правда! Я посещала Дом пионеров много лет подряд и неоднократно становилась победителем городского конкурса чтецов. Я готовилась к поступлению в театрально-художественный институт на актерское отделение.
Итак. Мы не спали уже четвертые сутки. Леша в подробностях, леденящих кровь, рассказывал о своей поездке на Колыму вместе с друзьями – Женей Белоусовым и моим одноклассником Георгием Радошкевичем. Леша уехал на Колыму вместо защиты своей дипломной работы по философии в Университете. Его высшее образование осталось незаконченным.
Я пустилась в подробный рассказ о своей поездке с чтением стихов в обществе московского поэта Льва Щеглова по мужским тюрьмам саратовской губернии.
Балерина Турпакова оставалась неизменной слушательницей нашей, так сказать, беседы.
– Вы все еще разговариваете ? – не выдержала утром Ирина Губина, уходя на работу и забирая в школу моих детей.
Иногда немного колотилось сердце и появлялось обрывающееся чувство тревоги, но спать никому не хотелось. Было такое ощущение, что все потоки лжи, в которой мы прожили нашу жизнь, медленно стекают с нас и распадаются… Я осознала, в каком глухом одиночестве и изоляции провел все эти годы Леша, общаясь с Кимом.
– Гений, но подлец, – так представил мне заочно Лешу Жданова Гриша Трестман. А мне ли одной? Вокруг Жданова слоилась и сгущалась тягучая пустота. Сейчас, на пятые сутки общения-очищения, все эти удушливые конструкции лжи рушились и распадались.
В пять часов утра мы решили выйти из дому и поехать домой к балерине Турпаковой. Турпакова водрузила на голову свою «живую» шляпу, и мы вышли из дому. Воздух разрезал лёгкие.
На остановке мы сели в троллейбус номер семь. Леша прошёл вперёд и занял переднее сиденье. Турпакова устроилась возле задней двери. Я села прямо перед ней. В воздухе висело неприятное чувство лёгкой тревоги.
На следующей остановке в троллейбус вошла разбитная мужская компания. Краем глаза я увидела человек пять в кепках, надвинутых на глаза и какого-то высокого типа без шапки. Троллейбус тронулся.
– Ну что,Азия ?!! – громко произнёс вслух отвратительный, наглый, режущий ухо голос. Мы молчали. Троллейбус стал двигаться почему-то слишком медленно.
– Азия!!! – повторил голос. Вся шушера захихикала.
– Разговоры разговариваете?!! – продолжал говорящий вслух свои странные тексты.
– Азиаты!!!
– Много разговариваете!!!
– Слишком много болтаете!!!
– Азиатчина!
Думаю, что это шляпа Турпаковой выглядела, как азиатский головной убор. Троллейбус остановился на светофоре. Леша посмотрел на часы. Потом он сообщил нам, что красный свет горел 15 минут.
Я подумала: «Это воры возвращаются домой после сходки и карточной игры…» Леша повернулся вполоборота. Его лицо было серым от страха. Я поняла, что мы должны немедленно выйти на ближайшей остановке…
В это время высокий без шапки прошёл вперёд, уселся боком на сиденье напротив меня и в упор на меня уставился. Он расставил ноги и уперся в них локтями. Он буравил меня глазами. У него были яркие жёлтые глаза, которые цепко держали мою душу, и я ощутила, что если я отведу свой взгляд – мы все погибнем… Я вспомнила, что таким я видела ЕГО на средневековой гравюре.
Троллейбус застрял на красном свете.
Я выдержала этот взгляд. Наконец, троллейбус тронулся и вскоре остановился на остановке. Лёша выскочил первым. Я схватила Турпакову за руку и вытащила ее из троллейбуса через переднюю дверь…
Чувство пережитого нами ужаса было полным. К Турпаковой мы уже не пошли. Я поймала такси и отвезла Лешу к нему домой.
Этой же машиной я проследовала к своему другу художнику Виктору Евсееву. У Вити был день рождения.
Открыв дверь, Витя сказал мне:
– Я знаю, чего ты хочешь! Ты хочешь спать!
«Откуда он знает? – пронеслось в моей голове. – Ясное дело, Витя Евсеев – гений! Кто бы сомневался!»
Я сняла свой кожушок и уснула на витином диване мёртвым сном. У меня даже есть фотография. Витя меня сфотографировал.
К Евсееву пришли гости. Они веселились. Они скакали. Они пели. Я спала.
– Вот Наталья – надралась так надралась! –говорили некоторые гадкие гости. Мне было всё равно. Я ничего не слышала.
Только спустя какое-то время я поняла, что после своей работы Ира Губина приходила к Евсееву и всё про нашу бессонницу ему рассказывала.
Впоследствии для меня, Леши и Турпаковой слово ТРОЛЛЕЙБУС! означало сигнал величайшей опасности.
Забыла сказать. За пять дней бессонницы нами не было выпито ни одного грамма алкоголя.
5 февраля 2016 г., Нью-Йорк
